Anxious Albatross
Проверенный
Порталы Indicator.Ru и InScience.News продолжают юбилейную серию публикаций, посвященную 110-летию Южного федерального университета, который отсчитывает свою историю от эвакуированного в Первую мировую войну в Ростов-на-Дону Варшавского Императорского университета. Сегодня мы поговорили с Ангелиной Павлец — кандидатом химических наук, старшим научным сотрудником химического факультета ЮФУ.
— Начнем, собственно, с вашей работы в области водородной энергетики. В целом я понимаю, чем занимается ваш большой и весьма успешный коллектив. А вот чем конкретно занимаетесь лично вы? Какая у вас сейчас основная научная проблематика: последние работы, статьи, направления?
— Как вы знаете, наш коллектив занимается разработкой электрокатализаторов для устройств с протонообменной мембраной — для топливных элементов и электролизеров. Это низкотемпературные и очень перспективные устройства. До недавнего времени, примерно семь лет, я занималась в основном платиномедными катализаторами для катода топливного элемента, иногда это были платино-никелевые системы. Сейчас же основную часть своих усилий я направляю на иридийсодержащие катализаторы для анода электролизера. То есть, если раньше мы разрабатывали материалы для использования водорода, то сейчас — катализаторы для получения высокочистого, «зеленого» водорода.
— Вы говорите, что уже семь лет работаете в этом направлении. А как вообще пришли в науку? Каков был путь? Люди ведь приходят в химию по-разному. Например, я когда-то пришел через олимпиады.
— Это для меня самой оказалось довольно неожиданной историей. В школе я больше интересовалась биологией, участвовала в краевых олимпиадах, даже занимала какие-то места. Биология мне действительно нравилась. Почему-то я была уверена, что для поступления на биологический факультет нужна ещё и химия — именно для сдачи ЕГЭ. Хотя на самом деле это было не обязательно. Но я начала заниматься химией более усиленно с репетитором. И в какой-то момент именно химия мне очень понравилась — и как предмет, и как наука.
Тогда я поняла, насколько многое зависит от преподавателя, от того, как именно он доносит материал. Плюс мне сказали, что химики зарабатывают больше, чем биологи. И я подумала: почему бы и нет?
Сдала химию на ЕГЭ не так хорошо, как биологию, но все равно выбрала химический факультет. Подавала документы в Москву, Краснодар, Ростов. В итоге в Ростов меня пригласил сам Владимир Ефимович [Гутерман — прим. ред.] — на тот момент декан химического факультета. Он лично мне позвонил, сказал, что у меня хорошие баллы и золотая медаль, и предложил принести документы. Я была совсем молодой, подумала: раз сам декан звонит — значит, надо идти. Так я оказалась в Ростове, и с тех пор я здесь.
В науку я пришла тоже по сути случайно. В общежитии я подружилась с соседом — он учился на химфаке и работал у Владимира Ефимовича. Тогда я еще не знала об этом. Он просто рассказывал, что занимается наукой, что ему это нравится. На втором курсе я заинтересовалась и попросила его помочь мне попасть в лабораторию. Я не гналась за какими-то достижениями, просто хотела делать что-то руками, создавать что-то, а не только выполнять учебные лабораторные работы.
Он меня привел, мы поговорили с Владимиром Ефимовичем, и все — мне назначили научного руководителя Анастасию Алексеенко. С тех пор мы с ней работаем вместе, буквально бок о бок, рука об руку. Она довела меня до защиты кандидатской диссертации, а теперь мы уже скорее не «руководитель и студент», а коллеги на равных.
— Насте — большой привет, мы с ней тоже не раз пересекались. Получается, что Владимир Ефимович — ваш научный дедушка.
— Он — настоящий праотец нашей лаборатории. Думаю, практически всех студентов.
— А когда вы говорите «краевая олимпиада», вы из Краснодарского края?
— Нет, я из Ставропольского края.
— Тоже край, совершенно верно. Хорошо. Теперь вернемся к водородной энергетике. Вы сказали, что переключились с топливных элементов на электролизеры с протонообменной мембраной. С чем это связано? И как вы в целом оцениваете текущее состояние «водородной движухи» — в мире и у нас? Помните, был период эйфории: «ура, водород, только водород» — сейчас, кажется, хайп схлынул и можно спокойно работать. Что происходит сейчас, на ваш взгляд?
— Во-первых, для нас, как для исследователей, работающих по грантам, крайне важна научная новизна. Мы должны приносить в науку что-то новое. Мы увидели, что по иридийсодержащим катализаторам для электролизёров работ значительно меньше, чем по катализаторам для топливных элементов. И поняли, что здесь есть простор для наших идей.
А если честно говорить — мне просто немного надоело восемь лет заниматься примерно одним и тем же. Захотелось чего-то нового, но не слишком далекого от уже знакомой тематики.
— А почему именно иридий? Почему не платина? Что дает иридий?
— Даже не добавка иридия, а, к сожалению, значительная часть катализатора для анода электролизера должна быть именно из иридия. На аноде электролизера очень жесткие условия — высокие потенциалы, свыше 1,8 В, сильнокислая среда, крайне коррозионная среда. Из металлов платиновой группы такие условия реально выдерживает только иридий. Чистая платина там просто не работает.
— Если посмотреть уже не с научной, а с прикладной точки зрения: что сейчас будет востребованнее — электролизеры или топливные элементы?
— Думаю, что электролизеры. Водородная энергетика у нас пока занимает небольшой процент, но высокочистый водород очень востребован, например, в фармацевтике, микроэлектронике, газовой хроматографии, в лабораторном оборудовании. Это целый спектр областей, которые в России есть и активно развиваются — и наука, и промышленность. Без электролизеров во многих из них просто не обойтись.
— Насколько я помню, даже на атомных станциях используют водород для охлаждения турбин — и там тоже применяются электролизеры.
— Честно говоря, не знаю, какой именно чистоты водород там требуется.
— Очень высокой. Как раз коллеги из Черноголовки сейчас делают протонообменные электролизеры для таких задач. Хорошо. Я знаю, вы любите научно-популярную литературу. Как вы считаете, насколько важно ученому читать научпоп? И не возникало ли у вас самой желания попробовать себя в этом жанре?
— Поскольку у меня есть студентка, могу сказать, что работа преподавателя — одна из самых сложных. Можно знать очень много, но уметь донести мысль так, чтобы человек понял и чтобы ему стало интересно — это настоящая задача со звездочкой. И, конечно, ученому важно уметь рассказывать о своей работе так, чтобы его понял даже восьмиклассник.
Писать научно-популярные книги — как вы — я, наверное, пока не готова. Так далеко не заглядываю. Но читать научпоп мне нравится и кажется важным. Во-первых, это интересно. Во-вторых, я вижу, как можно говорить о сложном простыми словами для людей, далёких от науки.
— В принципе, вы ответили. Тогда перейдем к следующему вопросу. Мы с вами разговариваем сразу после «Нобелевской недели» — в начале октября традиционно присуждают премии: сначала по медицине, потом по физике, затем по химии. Кстати, темы этого года немного связаны и с вашей областью: МОФ-структуры сейчас изучают для хранения водорода и получения воды из воздуха с последующим электролизом. Но мне интересно другое. В химии недавно появились примерно двухсотые по счету нобелевские лауреаты, а женщин среди них — меньше десяти. В физике — еще меньше, а в начале XXI века их было всего двое. Почему, на ваш взгляд, среди лауреатов так мало женщин? И как вам, как женщине, работается в науке?
— Тут есть очевидный исторический контекст. Если женщинам на протяжении сотен и даже тысяч лет просто не позволяли учиться, заниматься наукой, развиваться в этой сфере, то, конечно, количество признанных достижений было несопоставимо. Думаю, через 50–100 лет ситуация выровняется.
Лично я не ощущаю никакой дискриминации. Когда я пришла на химический факультет, первое, что увидела — примерно половина преподавателей были женщины, половина группы тоже состояла из девушек. В естественных науках женщин довольно много. И интерес к науке во мне пробудила именно женщина-учитель — так что здесь для меня всё совершенно однозначно.
В нашем коллективе тоже много женщин: мой научный руководитель — женщина, у нас даже сформировалась небольшая «мини-группа» из пяти девушек. У меня есть студентка. Это не было каким-то сознательным выбором, просто так сложилось: девушки оказываются трудолюбивыми, умными, мотивированными. Я не вижу никаких препятствий для того, чтобы женщина дошла хоть до Нобелевской премии.
— При этом девушки часто уходят в декрет, выпадают из науки. А если посмотреть на ваших одногруппниц — многие ли остались в научной сфере?
— Осталась буквально одна, и та сейчас в декрете. Но пример моей научной руководительницы показывает: можно уйти в декрет и совершенно спокойно вернуться к научной деятельности.
— Тогда еще один вопрос — про ЮФУ и «Приоритет-2030». В этом году университете снова успешно защитил программу, перешел в первую категорию и получил дополнительное финансирование. Это как-то ощущается в вашей работе?
— Впервые я ощутила эффект «Приоритета» еще на втором курсе аспирантуры. Тогда был конкурс на мини-грант «аспирант — научный руководитель» — 250 тысяч рублей. Половину можно было тратить на зарплату, половину — на командировки, реактивы, оборудование. Это был мой первый опыт самостоятельного управления финансами: я сама распоряжалась средствами, писала отчеты, планировала расходы. И только тогда поняла, насколько сложна бюрократическая часть работы — иногда даже сложнее, чем сама наука.
Сейчас у нашей лаборатории есть грант в рамках «Приоритета-2030». Хотя лаборатория формально отдельная, мы все равно один большой коллектив. Это реально помогло: выросла средняя зарплата, появилась возможность привлекать студентов. Мы стараемся трудоустраивать талантливых ребят, чтобы они оставались в магистратуре и аспирантуре и становились учеными. Но, конечно, одного энтузиазма недостаточно — нужна материальная поддержка, и «Приоритет» нам в этом сильно помогает. Хотя, если честно, по сравнению с некоторыми другими группами в университете иногда чувствуется, что поддержки могло бы быть и больше. Мы действительно сильный коллектив, у нас высокая публикационная активность, много внешних грантов. И хотелось бы, чтобы университет в нас еще больше верил — особенно учитывая, что наша тематика, водородная энергетика, входит в приоритетные направления развития.
— И напоследок — вопрос не столько о вашей науке, сколько о ситуации в стране. Уже четвертый год идет Десятилетие науки и технологий. Вы это ощущаете? Что-то меняется в отношении к науке, в ее присутствии в медиа, в общественном внимании?
— Сложно сказать, если честно. Формально — да, создаются программы, тот же «Приоритет» продляют, трансформируют, наука вроде бы поддерживается. Но, по словам старших коллег, финансирование по линии РНФ, например, постепенно сокращается, а для нас это значимая часть ресурсов.
Что касается медиа — к нам достаточно часто приезжают журналисты, снимают сюжеты, берут интервью для ВГТРК, для «Дона». Но я практически не смотрю телевидение, поэтому не могу объективно сказать, насколько широко это распространяется и как воспринимается обществом.
Мне сложно судить, ощущает ли общество реальную пользу от науки. Для нас, ученых, это очевидно. А вот для людей, которые с наукой напрямую не связаны, — не знаю. Возможно, вы видите это лучше.
— Спасибо вам за откровенные и честные ответы. Желаю удачи в дальнейших исследованиях, чтобы получались отличные катализаторы, а из них — отличные электролизеры. И большой привет коллегам.
Продолжить чтение...
— Начнем, собственно, с вашей работы в области водородной энергетики. В целом я понимаю, чем занимается ваш большой и весьма успешный коллектив. А вот чем конкретно занимаетесь лично вы? Какая у вас сейчас основная научная проблематика: последние работы, статьи, направления?
— Как вы знаете, наш коллектив занимается разработкой электрокатализаторов для устройств с протонообменной мембраной — для топливных элементов и электролизеров. Это низкотемпературные и очень перспективные устройства. До недавнего времени, примерно семь лет, я занималась в основном платиномедными катализаторами для катода топливного элемента, иногда это были платино-никелевые системы. Сейчас же основную часть своих усилий я направляю на иридийсодержащие катализаторы для анода электролизера. То есть, если раньше мы разрабатывали материалы для использования водорода, то сейчас — катализаторы для получения высокочистого, «зеленого» водорода.
— Вы говорите, что уже семь лет работаете в этом направлении. А как вообще пришли в науку? Каков был путь? Люди ведь приходят в химию по-разному. Например, я когда-то пришел через олимпиады.
— Это для меня самой оказалось довольно неожиданной историей. В школе я больше интересовалась биологией, участвовала в краевых олимпиадах, даже занимала какие-то места. Биология мне действительно нравилась. Почему-то я была уверена, что для поступления на биологический факультет нужна ещё и химия — именно для сдачи ЕГЭ. Хотя на самом деле это было не обязательно. Но я начала заниматься химией более усиленно с репетитором. И в какой-то момент именно химия мне очень понравилась — и как предмет, и как наука.
Тогда я поняла, насколько многое зависит от преподавателя, от того, как именно он доносит материал. Плюс мне сказали, что химики зарабатывают больше, чем биологи. И я подумала: почему бы и нет?
Сдала химию на ЕГЭ не так хорошо, как биологию, но все равно выбрала химический факультет. Подавала документы в Москву, Краснодар, Ростов. В итоге в Ростов меня пригласил сам Владимир Ефимович [Гутерман — прим. ред.] — на тот момент декан химического факультета. Он лично мне позвонил, сказал, что у меня хорошие баллы и золотая медаль, и предложил принести документы. Я была совсем молодой, подумала: раз сам декан звонит — значит, надо идти. Так я оказалась в Ростове, и с тех пор я здесь.
В науку я пришла тоже по сути случайно. В общежитии я подружилась с соседом — он учился на химфаке и работал у Владимира Ефимовича. Тогда я еще не знала об этом. Он просто рассказывал, что занимается наукой, что ему это нравится. На втором курсе я заинтересовалась и попросила его помочь мне попасть в лабораторию. Я не гналась за какими-то достижениями, просто хотела делать что-то руками, создавать что-то, а не только выполнять учебные лабораторные работы.
Он меня привел, мы поговорили с Владимиром Ефимовичем, и все — мне назначили научного руководителя Анастасию Алексеенко. С тех пор мы с ней работаем вместе, буквально бок о бок, рука об руку. Она довела меня до защиты кандидатской диссертации, а теперь мы уже скорее не «руководитель и студент», а коллеги на равных.
— Насте — большой привет, мы с ней тоже не раз пересекались. Получается, что Владимир Ефимович — ваш научный дедушка.
— Он — настоящий праотец нашей лаборатории. Думаю, практически всех студентов.
— А когда вы говорите «краевая олимпиада», вы из Краснодарского края?
— Нет, я из Ставропольского края.
— Тоже край, совершенно верно. Хорошо. Теперь вернемся к водородной энергетике. Вы сказали, что переключились с топливных элементов на электролизеры с протонообменной мембраной. С чем это связано? И как вы в целом оцениваете текущее состояние «водородной движухи» — в мире и у нас? Помните, был период эйфории: «ура, водород, только водород» — сейчас, кажется, хайп схлынул и можно спокойно работать. Что происходит сейчас, на ваш взгляд?
— Во-первых, для нас, как для исследователей, работающих по грантам, крайне важна научная новизна. Мы должны приносить в науку что-то новое. Мы увидели, что по иридийсодержащим катализаторам для электролизёров работ значительно меньше, чем по катализаторам для топливных элементов. И поняли, что здесь есть простор для наших идей.
А если честно говорить — мне просто немного надоело восемь лет заниматься примерно одним и тем же. Захотелось чего-то нового, но не слишком далекого от уже знакомой тематики.
— А почему именно иридий? Почему не платина? Что дает иридий?
— Даже не добавка иридия, а, к сожалению, значительная часть катализатора для анода электролизера должна быть именно из иридия. На аноде электролизера очень жесткие условия — высокие потенциалы, свыше 1,8 В, сильнокислая среда, крайне коррозионная среда. Из металлов платиновой группы такие условия реально выдерживает только иридий. Чистая платина там просто не работает.
— Если посмотреть уже не с научной, а с прикладной точки зрения: что сейчас будет востребованнее — электролизеры или топливные элементы?
— Думаю, что электролизеры. Водородная энергетика у нас пока занимает небольшой процент, но высокочистый водород очень востребован, например, в фармацевтике, микроэлектронике, газовой хроматографии, в лабораторном оборудовании. Это целый спектр областей, которые в России есть и активно развиваются — и наука, и промышленность. Без электролизеров во многих из них просто не обойтись.
— Насколько я помню, даже на атомных станциях используют водород для охлаждения турбин — и там тоже применяются электролизеры.
— Честно говоря, не знаю, какой именно чистоты водород там требуется.
— Очень высокой. Как раз коллеги из Черноголовки сейчас делают протонообменные электролизеры для таких задач. Хорошо. Я знаю, вы любите научно-популярную литературу. Как вы считаете, насколько важно ученому читать научпоп? И не возникало ли у вас самой желания попробовать себя в этом жанре?
— Поскольку у меня есть студентка, могу сказать, что работа преподавателя — одна из самых сложных. Можно знать очень много, но уметь донести мысль так, чтобы человек понял и чтобы ему стало интересно — это настоящая задача со звездочкой. И, конечно, ученому важно уметь рассказывать о своей работе так, чтобы его понял даже восьмиклассник.
Писать научно-популярные книги — как вы — я, наверное, пока не готова. Так далеко не заглядываю. Но читать научпоп мне нравится и кажется важным. Во-первых, это интересно. Во-вторых, я вижу, как можно говорить о сложном простыми словами для людей, далёких от науки.
— В принципе, вы ответили. Тогда перейдем к следующему вопросу. Мы с вами разговариваем сразу после «Нобелевской недели» — в начале октября традиционно присуждают премии: сначала по медицине, потом по физике, затем по химии. Кстати, темы этого года немного связаны и с вашей областью: МОФ-структуры сейчас изучают для хранения водорода и получения воды из воздуха с последующим электролизом. Но мне интересно другое. В химии недавно появились примерно двухсотые по счету нобелевские лауреаты, а женщин среди них — меньше десяти. В физике — еще меньше, а в начале XXI века их было всего двое. Почему, на ваш взгляд, среди лауреатов так мало женщин? И как вам, как женщине, работается в науке?
— Тут есть очевидный исторический контекст. Если женщинам на протяжении сотен и даже тысяч лет просто не позволяли учиться, заниматься наукой, развиваться в этой сфере, то, конечно, количество признанных достижений было несопоставимо. Думаю, через 50–100 лет ситуация выровняется.
Лично я не ощущаю никакой дискриминации. Когда я пришла на химический факультет, первое, что увидела — примерно половина преподавателей были женщины, половина группы тоже состояла из девушек. В естественных науках женщин довольно много. И интерес к науке во мне пробудила именно женщина-учитель — так что здесь для меня всё совершенно однозначно.
В нашем коллективе тоже много женщин: мой научный руководитель — женщина, у нас даже сформировалась небольшая «мини-группа» из пяти девушек. У меня есть студентка. Это не было каким-то сознательным выбором, просто так сложилось: девушки оказываются трудолюбивыми, умными, мотивированными. Я не вижу никаких препятствий для того, чтобы женщина дошла хоть до Нобелевской премии.
— При этом девушки часто уходят в декрет, выпадают из науки. А если посмотреть на ваших одногруппниц — многие ли остались в научной сфере?
— Осталась буквально одна, и та сейчас в декрете. Но пример моей научной руководительницы показывает: можно уйти в декрет и совершенно спокойно вернуться к научной деятельности.
— Тогда еще один вопрос — про ЮФУ и «Приоритет-2030». В этом году университете снова успешно защитил программу, перешел в первую категорию и получил дополнительное финансирование. Это как-то ощущается в вашей работе?
— Впервые я ощутила эффект «Приоритета» еще на втором курсе аспирантуры. Тогда был конкурс на мини-грант «аспирант — научный руководитель» — 250 тысяч рублей. Половину можно было тратить на зарплату, половину — на командировки, реактивы, оборудование. Это был мой первый опыт самостоятельного управления финансами: я сама распоряжалась средствами, писала отчеты, планировала расходы. И только тогда поняла, насколько сложна бюрократическая часть работы — иногда даже сложнее, чем сама наука.
Сейчас у нашей лаборатории есть грант в рамках «Приоритета-2030». Хотя лаборатория формально отдельная, мы все равно один большой коллектив. Это реально помогло: выросла средняя зарплата, появилась возможность привлекать студентов. Мы стараемся трудоустраивать талантливых ребят, чтобы они оставались в магистратуре и аспирантуре и становились учеными. Но, конечно, одного энтузиазма недостаточно — нужна материальная поддержка, и «Приоритет» нам в этом сильно помогает. Хотя, если честно, по сравнению с некоторыми другими группами в университете иногда чувствуется, что поддержки могло бы быть и больше. Мы действительно сильный коллектив, у нас высокая публикационная активность, много внешних грантов. И хотелось бы, чтобы университет в нас еще больше верил — особенно учитывая, что наша тематика, водородная энергетика, входит в приоритетные направления развития.
— И напоследок — вопрос не столько о вашей науке, сколько о ситуации в стране. Уже четвертый год идет Десятилетие науки и технологий. Вы это ощущаете? Что-то меняется в отношении к науке, в ее присутствии в медиа, в общественном внимании?
— Сложно сказать, если честно. Формально — да, создаются программы, тот же «Приоритет» продляют, трансформируют, наука вроде бы поддерживается. Но, по словам старших коллег, финансирование по линии РНФ, например, постепенно сокращается, а для нас это значимая часть ресурсов.
Что касается медиа — к нам достаточно часто приезжают журналисты, снимают сюжеты, берут интервью для ВГТРК, для «Дона». Но я практически не смотрю телевидение, поэтому не могу объективно сказать, насколько широко это распространяется и как воспринимается обществом.
Мне сложно судить, ощущает ли общество реальную пользу от науки. Для нас, ученых, это очевидно. А вот для людей, которые с наукой напрямую не связаны, — не знаю. Возможно, вы видите это лучше.
— Спасибо вам за откровенные и честные ответы. Желаю удачи в дальнейших исследованиях, чтобы получались отличные катализаторы, а из них — отличные электролизеры. И большой привет коллегам.
Продолжить чтение...